Примаков — РБК: Снаряды и учебники взаимозависимы и влияют друг на друга
«В нашем обществе уверенности в справедливости этих обвинений нет» — Мы встречаемся с вами в тот момент, когда у России обострились отношения со стратегическим союзником — Азербайджаном. Россотрудничество — это про мягкую силу и культурные связи. Насколько актуальна мягкая сила, когда россияне и азербайджанцы наблюдают, как их соотечественников укладывают лицами в асфальт при задержании? — Когда речь идет о гуманитарной политике, я не очень люблю термин «мягкая сила». Раньше в международных делах игра, по Бжезинскому (Збигнев Бжезинский, политолог, советник по нацбезопасности президента США Джимми Картера, автор книги «Великая шахматная доска» — РБК), была на великой шахматной доске. Сейчас же это огромный тетраэдр, на каждой грани которого разворачивается что-то свое — где-то официальная дипломатия, где-то военная политика. Все эти грани друг друга дополняют. Нельзя говорить о том, что именно гуманитарной политикой мы сейчас приведем к тому, что у нас будет какой-то фантастический прорыв и блистательные победы в отношениях с союзниками. Конечно, должен быть целый комплекс мер, связанных, в частности, с экономикой, — а мы понимаем, какие глубокие экономические связи у нас с тем же Азербайджаном, — и официальной дипломатией. Сейчас посольство в Азербайджане предпринимает все необходимые усилия, чтобы помочь нашим согражданам, которые были, как мы абсолютно убеждены, совершенно незаконно задержаны, причем с применением грубейшей силы. Думаю, мало кто в России верит в то, что эти айтишники являются наркоторговцами, как их назвали в Азербайджане. Понимаю, что следствие и суд разберутся. Но в нашем обществе уверенности в справедливости этих обвинений нет. — Русский дом в Баку закрыли еще до этой эскалации. — Наш культурный центр в Баку был закрыт, и мы с этим не согласны. Азербайджанская сторона заявила, что наш культурный центр должен быть зарегистрирован в качестве местного юридического лица, как это обозначено в межправительственном соглашении, подписанном еще в 90-е годы. Мы многие годы запрашивали и МИД, и Минюст Азербайджана, как, по какой форме это должно быть сделано, но нам не отвечали. И сейчас, как мы понимаем, по совокупности разных причин и обстоятельств, Азербайджан вспомнил о том, что культурный центр, оказывается, не зарегистрирован. Всякие глупые обвинения азербайджанских СМИ о том, что это логово шпионажа я даже не рассматриваю. Более того, у меня было сильнейшее искушение подать иск против тех средств массовой информации, которые выдвигали подобные обвинения. Но мы решили проявить мудрость и сдержанность и не обострять ситуацию. К сожалению, это не очень помогло. При этом обращу внимание, что соглашение азербайджанская сторона не денонсировала. Просто есть внутри этого механизма юридическая подоплека, к которой можно придраться, — к ней и придрались. Сейчас в составе нашего посольства действует отдел по культуре, так называемого Русского дома в Баку нет — какие-то культурные мероприятия до последнего времени проводились силами посольства. Сейчас с этим есть некоторые сложности. Представители русской общины в Азербайджане сделали несколько заявлений, но в поддержку не России, а своего государства — Азербайджана. Позиция понятная, потому что паспорт у них азербайджанский. Тем не менее, хотелось бы от наших соотечественников больше ярко проявляемой симпатии по отношению к матери Родине. Я считаю, что Россия заслуживает того, чтобы наши соотечественники при сохранении понятной лояльности к собственным государствам все-таки хорошо относились к России. — Ваше ведомство участвует в переговорах с Азербайджаном — например, на уровне взаимодействия с диаспорами? — Нет. — Нынешнему обострению предшествовало жесткое задержание азербайджанцев в Екатеринбурге. До этого появлялись видео жестких действий российских силовиков в отношении граждан других стран СНГ — Киргизии, Таджикистана, сотрудники силовых органов употребляли не самые корректные выражения в их адрес. Не приходят ли к вам потом в Русские дома в этих странах с претензией: «У вас в России наших бьют», «зачем нам здесь ваш Русский дом»? Контактируете ли вы с силовыми органами на этот счет? — Нет, мы не находимся в контакте с силовыми органами. Мы, конечно, очень внимательно отслеживаем общественный фон в референтных странах и видим, как обострение межнациональных отношений приводит к росту негативных реакций в социальных сетях в том числе и в отношении нашей работы. Например, был какой-то азербайджанский деятель, который призывал сжечь посольство, в Армении кто-то призывал закрыть Русский дом. Но на работе культурных центров сказывается не общественный фон, а конкретные действия властей вроде отказа согласовать мероприятия или не разрешить нашим представителям прийти в местный вуз, чтобы обсудить там возможности образовательного сотрудничества. Или, например, у нас есть программа студенческих обменов «Новое поколение», по которой молодые люди приезжают на стажировки в Россию. К ним приходят представители спецслужб и говорят: «Не надо вам ездить в Россию». Такое, к сожалению, тоже время от времени происходит. — Как часто и в каких странах? — Случаются такие истории. Я, конечно, сильно фильтрую то, что я могу говорить. С выходом интервью будет возмущение в адрес агентства и обвинения в том, что мы занимаем какую-то недружественную позицию, хотя мы всего лишь называем вещи своими словами. Интервью с Евгением Примаковым было записано в рамках информационного партнерства РБК с XI научно-экспертным международным форумом «Примаковские чтения». «Ближнее зарубежье было, есть и будет в нашем приоритете» — На фоне последних осложнений с соседями СНГ по-прежнему считается дружественным регионом? — Он гораздо более дружественный, чем многие другие, и он в любом случае был, есть и будет в нашем приоритете. Это началось не в феврале 2022 года. Мы начали перераспределять ресурсы — кадры, те небольшие деньги, что у нас есть, — на это направление с моим приходом в агентство в 2020 году. Я всегда говорил, что если мы неожиданно начнем терять влияние, к примеру, в Люксембурге, мы с этим как-то справимся. А если начнем терять влияние в странах Ближнего зарубежья — то, что сейчас, к сожалению, происходит, — вот это уже будет катастрофично. При этом надо понимать сложность этой истории — сколько усилий предпринимают наши противники для того, чтобы вышибить нас из пространства Ближнего зарубежья. Вы что думаете, [президент Молдавии] Майя Санду такая самостоятельная дама, которая решила отвернуться от России просто потому, что она так решила? Мы, естественно, понимаем, какие грандиозные там задействованы силы. Кроме того, есть работа местных элит, часто воспитанных в оксфордах и кембриджах, которая нацелена на то, чтобы установить свой суверенитет по принципу «мы не Россия, а анти-Россия». Это и определенные ошибки, которые мы сами совершили в 90-е годы, абсолютно плюнув на все, что происходит в Ближнем зарубежье. Мы 10-15 лет совершенно не занимались этим направлением, исходя из того, что дружественные страны никуда от нас не денутся. Сегодня мы понимаем огромное значение стран Ближнего зарубежья для России, особенно в условиях, когда нас пытались загнать в изоляцию, — это параллельный импорт, экономические проекты, торговые коридоры, платежные системы, я уже не говорю про трудовую миграцию, которая сейчас у нас в стране очень болезненный вопрос. Именно поэтому для наших противников настолько важно отрезать нас от наших союзников. — В России продолжают ужесточать и ужесточать ограничения для мигрантов. Сколько мигрантов нам нужно, и ждем ли их вообще? — Это вопрос к Минтруда, МВД, МИДу, Минэку, но никак не к Россотрудничеству. К нам приезжают люди в рамках образовательных проектов — у нас действует правительственная квота, для ближнего зарубежья это порядка 8 тыс. мест в год. На деле приезжают гораздо больше, потому кто-то делает это самостоятельно. Мы очень тщательно отбираем людей. Это не миграционная история, потому что и мы, и МВД понимаем, что люди приезжают к нам учиться, а не эмигрировать. В то же время ужесточение языковых требований приводит к тому, что у нас увеличивается количество людей, которые приходят на курсы русского языка. С другой стороны, есть определенное социальное напряжение в странах присутствия Русских домов — оно обостряется тогда, когда происходит ужесточение риторики, отыгрываемое какими-то антироссийскими партиями в этих странах. «Россия не хочет вас видеть. Давайте бежим куда-нибудь еще». А куда еще? Где эти люди нужны, кроме как в России? В Китае? Может быть, их в Европе ждут, чтобы они там поработали? Вряд ли. У нас есть общее языковое пространство, где они себя чувствуют более комфортно. Это касается, в первую очередь, людей общей с нами ментальности и культурной базы — главным образом, наших соотечественников. В 90-е у интеллигенции в России была идея «Пора валить», сейчас же главная идея — «Пора домой». Существует два подхода. Первый — хорошо, что соотечественники живут за границей, это значит, что там у нас будет некая пророссийская партия. Но я сторонник второго подхода — наши соотечественники там ассимилируются; второе, третье поколение — и все, они для нас пропали, поэтому важна именно программа репатриации, а не завоз мигрантов. — Так что Россия ожидает от жителей стран СНГ, откуда к нам едут мигранты? — Мы должны определиться являются ли они на самом деле нашими братьями, объединенными общей историей, общим пространством, общей исторической судьбой, или мы к ним относимся «Дружба дружбой, а табачок врозь». Как мне кажется, мы не можем говорить: «Ребята, наши деды вместе воевали, мы братья навек, но мы не хотим, чтобы ваши дети учились в наших школах». Одно с другим не бьется. Мы должны выбрать что-то одно, и тогда мы будем более предсказуемым партнером с понятным национальным интересом. «Уехали абсолютно разные люди, и я не считаю, что все это предатели и от них надо отказаться» — За последние три года из России уехало много людей. Взаимодействуют ли Русские дома как-то с релокантами? — Многие из этих людей не хотят терять связь с Россией, они приходят в Русские дома, приводят сюда своих детей, и дети занимаются русским языком, рисованием, музыкой и так далее. Должны ли мы им как-то отказывать? Я считаю, что нет. Это неуважительно и даже, я бы сказал, безнравственно по отношению к нашим соотечественникам. С другой стороны, есть какое-то количество политически мотивированных людей, которые ходят на митинги с бело-сине-белыми флагами и орут всякие глупости. К нам они сами не приходят. Нам с ними не хочется иметь ничего общего ровно настолько же, насколько и им с нами. Уехавшие за границу очень любят отождествлять себя с белой эмиграцией — с Мережковским, Буниным и так далее. Но та белая миграция бежала, реально опасаясь за свою жизнь, что здесь их просто убьют. И это происходило. Но я не помню ни одного белого эмигранта, который бы говорил, что ему стыдно, что он русский. К сожалению, для этого нового потока это не характерно. При этом грести всех под одну гребенку и называть предателями, на мой взгляд, безнравственно и аморально. Я обычно говорю, что Господь по милости своей дал русским людям, как и всем другим, право быть неумными. Кто-то без Apple Pay жить не мог, кого-то жена запилила за то, что в России магазинов Zara больше нет, кого-то просто компания загрузила в самолет и переселила за рубеж. Уехали абсолютно разные люди, и я не считаю, что все это предатели и от них надо отказаться. — Одна из задач Русских домов — продвигать русскую культуру. Считаете ли вы, что спектакли Кирилла Серебренникова в Париже и Берлине продвигают русскую культуру и тем самым выполняют ту же миссию, что и Русские дома? — Во-первых, очень многим из этих представителей нашей творческой интеллигенции было бы приятно, чтобы их не отождествляли с Россией. Это те самые люди, которые стыдятся, что они русские. Тем не менее, самим фактом существования они все равно так или иначе способствуют продвижению русской культуры. Может быть, это не то, что они хотели бы, но, тем не менее, так сложилась жизнь. Я думаю, что вряд ли, например, Кирилл Серебренников или Борис Гребенщиков (признан Минюстом иноагентом) обратятся в какой-нибудь российский культурный центр, чтобы выступить там с концертом. Мы еще десять раз подумаем, надо ли это нам, потому что во время этого концерта они дадут какой-нибудь антироссийский спич, который не сообразуется с нашими целями и задачами. Надо понимать, что задачи, которые стоят перед агентством, находящимся в составе Министерства иностранных дел, не могут быть неполитические. Они по определению политические. Странно ожидать от федерального органа исполнительной власти, что он будет вне политики. Поэтому ярким представителям нашей творческой интеллигенции, которые делают антироссийские заявления, мы на наших площадках рады не будем. Тут только через деятельное раскаяние — иначе никак. Но при этом повторюсь, как бы скептически я ни относился к творческим проявлениям некоторых из них, я считаю, что так или иначе русскую культуру они продвигают. — Официальный Баку недавно отменил концерты российских исполнителей и заявил, что, например, Баста азербайджанскую культуру не обогащает. — Не оценивая идеи, которая стояла за этим решением руководства Азербайджана, спрошу: стали бы они запрещать что-то никчемное и ненужное, желая нанести нам ущерб? И русскую музыку, и русскую литературу, даже самого низкого пошиба, слушают и читают на всем пространстве Ближнего зарубежья с огромным интересом. Я видел замечательную статистику по Украине, где даже в условиях военного конфликта русские рэп-исполнители до сих пор находятся в топе всех хит-парадов, что очень возмущает местных нациков. «Из этой старой телеги мы пытаемся сделать автомобиль» — По каким критериям вы оцениваете эффективность работы Русских домов? И отличается ли их специфика в зависимости от страны? — Мы отказались от того, чтобы мерить эффективность количеством проведенных мероприятий. Говорить, что мы провели 100 500 мероприятий и поэтому молодцы, неправильно. Сейчас у нас каждый год по видеосвязи проходит практически дипломная защита планов наших Русских домов. Они должны обосновать свои планы с точки зрения того, сколько людей к ним придут, на кого все рассчитано, какого общественно-политического эффекта мы хотим достичь и как мы его измерим — будут ли это публикации в СМИ или что-то еще. И, конечно, важна экономическая эффективность, стоимость каждого рубля, которых немного. Можно организовать большой форум на тысячи человек, которые соберутся и поговорят о том, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались. А можно провести семинар, где будут 20 человек, которые влияют на общественное мнение, где мы будем обсуждать конкретные вещи. У нас, например, есть формат «НКО без границ», когда мы помогаем нашим некоммерческим организациям устанавливать связи с иностранными и отправляем за рубеж людей из России, чтобы они сделали там какой-нибудь социально полезный проект. Это могут быть специалисты по работе с детьми с особыми потребностями, ветеринары, врачи, учителя и так далее. Денег у нас больше не стало — мы по-прежнему достаточно бедны. Но, тем не менее, из тех ресурсов, которые у нас есть, мы выжимаем максимум. — Вы сказали, что рублей немного. Какой у Россотрудничества бюджет, и сколько денег приходится на Русские дома? — Когда я сюда пришел в 2020 году, у нас был бюджет порядка 4,2 млрд рублей. При этом по решению президента у нас была большая капитальная стройка культурного центра в Сингапуре. Она, к сожалению, до сих пор никак не продвинулась, потому что сингапурские власти нам вовсю суют палки в колеса. — Почему? — Сингапур входит в число недружественных стран, где мы находимся под санкциями. Соответственно, там мы не можем проводить никакие официальные платежи. Точно так же у нас заблокированы счета во многих странах Евросоюза. Сингапурцы говорят, что появление культурного центра важно и нужно для двусторонних отношений, но в международном контексте для них это не самая радостная вещь. У нас же есть поручение президента, и его надо выполнять. Это такой путь самурая — без вариантов. Сейчас у нас бюджет порядка 5,5 млрд рублей. Поскольку мы работаем за рубежом, огромное количество наших затрат идет в валюте и индексируется вместе с курсом доллара. В последние несколько лет Минфин добавил нам деньги на уход за захоронениями и мемориальными местами за рубежом. Сейчас мы сделали проект по уходу за большими кладбищами на Кипре и в Сербии. Также нам выдали больше денег на закупку и отправку за рубеж литературы. Поскольку книги и логистика дорожают, увеличить поставки нам не удалось. Но и сокращения мы также не фиксируем. Ежегодно мы поставляем в библиотеки и университеты за рубежом порядка 140 тыс. учебных и художественных книг. К сожалению, на проектную деятельность у нас остается всего порядка 25% от всего бюджета, и эту категорию, конечно, надо увеличивать. У нас более 80 представительств в 70 с лишним странах, а это аренда, уход за недвижимостью, зарплаты сотрудников, где-то машины нужны. Эта неснижаемая сумма, которая уходит на содержание агентства, наша большая печаль, потому что ее бы тоже надо увеличить. Мы, конечно, ремонтируем наши дома, но все равно не поспеваем за износом. Мы очень надеемся на следующую итерацию нашего агентства — сейчас МИД пишет проект федерального закона о содействии международному развитию, чтобы создать формат, аналогичный USAID, который то ли закрылся, то ли нет. Я не говорю, что мы будем тягаться с USAID, — нам бы потягаться, например, с Финляндией, у которой есть свое агентство по развитию. Проблема в том, что для того, чтобы Россия сделала за рубежом хоть какую-то полезную вещь, которая как-то скажется на ее влиянии, надо выпускать отдельное постановление правительства. Если мы, например, лавочку хотим поставить в каком-нибудь парке, под это нужно постановление. Закон же о содействии международному развитию должен сделать эту работу более оперативной и прозрачной. — В мае 2024 года газета «Ведомости» опубликовала текст о вашей возможной отставке. Там президент фонда «Петербургская политика» Михаил Виноградов назвал Россотрудничество «рудиментом конца нулевых — начала десятых во время разговоров о мягкой силе на международной арене». — Самый последовательный критик Россотрудничества это мы сами. Не в плане критики своих предшественников скажу, что я тоже считаю, что Россотрудничество в тех законодательных и ресурсных рамках, которые у нас есть, является рудиментом. Из этой, извините, старой телеги мы пытаемся сделать автомобиль и именно поэтому сейчас так вкладываемся в эту историю с содействием международному развитию и в каждом бюджетном цикле просим дать дополнительное финансирование. При этом мы понимаем, что в 2025 году стране гораздо важнее снаряды, чем отправка учебников. Но я убежден, что снаряды и учебники взаимозависимы и влияют друг на друга. Но это задача на более долгосрочную перспективу, которая в тактических обстоятельствах не всегда работает. — К слову об учебниках — в 2024 году исследование ИНИОН РАН выявило «негативные образы» России в учебниках дружественных стран. Россотрудничество назвало такое описание недопустимым. Ведете ли вы переговоры, чтобы убрать такие моменты из учебников? — Мы видим влияние этих учебников. Это те самые упущенные два десятилетия, о которых я говорил. Мы отвечаем за те учебники, которые сами поставляем в русские школы за рубежом. Там не может быть и речи ни о какой колонизации в рамках СССР. В местных же школах были учебники со всякой дрянью. Эта часть была, насколько знаю, зачищена. Во всех наших культурных центрах — а в Ближнем зарубежье их порядка 40 — мы открыли исторические клубы, куда подтягиваем вузовских преподавателей, студентов и просто людей, которые интересуются тем, как оно было на самом деле. Кроме того, у нас сейчас на выходе очень интересный проект — большой таймлайн, в котором описывается, где Россия построила какую школу, больницу, библиотеку, железную дорогу, канал, завод и так далее. Ведь есть же старая шутка о том, что русские солдаты врывались в мирные кишлаки и оставляли за собой больницы, школы и библиотеки. Вот нам нужно рассказывать о том, что мы хорошего сделали. — Свои агентства и организации «мягкой силы» есть у других стран — от США до Китая, от Евросоюза до Израиля. Конкурируете ли вы с ними за симпатии жителей тех стран, где присутствуете? — Безусловно, мы конкурируем за умы. Например, если мы берем образовательные истории, то молодые люди в этих странах выбирают, куда им ехать стажироваться — в Москву, Рейкьявик, Бостон или Париж. У нас есть правительственные квоты на высшее образование, Русские дома проводят отбор кандидатов, а обучение это уже задача Минобрнауки. И вот у будущего студента есть выбор — он может поехать, например, в Китай, где, кроме учебы по квоте китайского правительства, ему дадут еще $500 стипендии в месяц. А мы даем гордое право учиться в Российской Федерации и в этом плане очень сильно проигрываем в конкуренции. Сейчас Миноборнауки, в том числе и с нашей подачи тоже, пробило историю с грантовой стипендиальной поддержкой студентов. Пока средства есть на то, чтобы обеспечивать 2 тыс. самых талантливых в год. Знаете, какой у нас конкурс на обучение в русских школах в Таджикистане? 93 человека на место. И мы понимаем, что эти ребята получат российское образование и станут нашими союзниками. В отношении всего остального нам тяжеловато тягаться по части ресурсной обеспеченности. — В некоторых странах у выпускников российских вузов возникают из-за этого проблемы. Например, в 2023 году МИД Польши уволил всех выпускников МГИМО. Не останавливает ли это иностранцев от участия в российских программах? — В Европе у нас очень невысокие квоты и конкурс на получение образования в российских вузах. Для стран Прибалтики, например, у нас выделено более 300 мест, и их занимают в основном наши соотечественники. Эту историю они используют так или иначе для репатриации — приехать в Россию учиться, зацепиться, а потом перевезти сюда семью. Местные практически не идут. Для учебы по некоторым специальностям альтернатив российским вузам практически нет — например, Консерватории или Вагановскому училищу. Есть еще несколько отраслей, где мы хорошо востребованы, — это естественные и точные науки, люди едут учиться в Бауманку, в МИФИ. Даже несмотря на санкции, на это образование сохраняется большой спрос. У нас есть программа «Новое поколение» для людей в возрасте от 14 до 40 лет, по которой в Россию приезжает более 1 тыс. человек в год. Стабильно едут из Ближнего зарубежья, есть огромный интерес в Азии и Африке. С Латинской Америке сложнее с точки зрения логистики и дороговизны перемещения. А вот Европа и США, конечно, не хотят. Случается, что люди не доезжают до России. Например, человек, условно говоря, в Боливии насмотрелся телевизора, ему кажется, что Москву бомбят, а по улице бегают медведи с автоматами, и он решает не ехать. Это, конечно, проблематично. Потому что у нас госконтракт на обучение, скажем, 20 человек, а приезжает 15. Если бы у нас была возможность, как у многих наших соперников, учреждать для этого неправительственные организации или фонды, все было бы гораздо продуктивнее. Но мы единственный ФОИВ (федеральный орган исполнительной власти — РБК), у которого такого права нет — мы не можем никого финансировать, получить лицензию на образовательную деятельность, издавать учебники. Свой институт есть даже у Росрыболовства. У нас же в этом плане абсолютно по нулям, в этом состоит позиция Министерства иностранных дел. Поэтому мы живем только контрактами, соглашениями, субсидиями. «Для политических задач нам не всегда нужны исключительно умненькие, иногда нам нужны нужненькие» — Вы сказали, что ученики русских школ в перспективе должны стать нашими союзниками. У студентов, которые получили образование в российских вузах, есть какие-то обязательства перед Россией? — Подписывают ли они соглашение с человеком в форме? Нет, они не подписывают соглашение с человеком в форме. — А на уровне личном — чувствуют ли они себя как-то обязанными? — Никаких формальных обязательств у них нет. Но, конечно, мы пытаемся сохранять с ними общение. Например, есть ассоциации выпускников — это тоже большое направление, которое мы сейчас пытаемся перестроить. В наших планах сформировать ассоциации не по страновому признаку — например, объединения выпускников из Ливана, а по отраслевому — выпускники-медики, инженеры, айтишники. В таком формате у людей появляется бизнес-интерес, они становятся друг другу чем-то полезны. Мы приглашаем их к нам в Русские дома — прочитать лекцию, выступить с семинаром, организовываем курсы повышения квалификаций, чтобы люди могли знакомиться и устанавливать связи со своими коллегами. — Сколько стоит российскому бюджету привезти и обучить одного талантливого студента из-за рубежа? — Этого не знает никто, даже Миноборнауки. Мы занимаемся только отбором, дальше все списки мы направляем в Минобр, который выделяет места. В бюджете нет разделения, сколько идет на иностранных студентов, а сколько на всех остальных. Минобр говорит: вот есть сумма на 15 тыс. человек. Тех же 2 тыс. человек министерство готово проводить через олимпиады. Но мы понимаем, что для политических задач нам не всегда нужны исключительно умненькие, иногда нам нужны нужненькие. — Кто и как определяет, что человек относится к категории нужненьких? — Это оценивает посольство. «Русский язык учат не ради Пушкина, хотя и такие люди тоже есть» — Как за последние несколько лет изменилась ситуация с распространенностью русского языка? — У нас был проект вместе с ВЦИОМом. Он показал, что, например, в Азербайджане в последние годы прослеживалась негативная динамика, то же самое по части отношения к России в Молдавии. В этом плане ожидания в стиле «Единый молдавский народ за Россию сейчас сметет эту подлую клику, которая никого не представляет», не соответствуют действительности. Это очень отрезвляет. Как в странах бывшего СССР знают русский язык В 2023 году международная ассоциация исследовательских агентств «Евразийский монитор» по заказу Россотрудничества представила отчет о том, как в странах ближнего зарубежья относятся к русскому языку, русскоязычным источникам информации и российской гуманитарной и иной помощи (отчет есть у РБК). Исследование проводили в Азербайджане, Армении, Белоруссии, Казахстане, Киргизии, Молдавии, Таджикистане, Узбекистане, а также в Абхазии и Южной Осетии. По степени владения русским языком выделено три группы стран: 1. Большинство населения говорят, пишут и читают на русском — Белоруссия (84%), Южная Осетия (80%), Абхазия (74%), Казахстан (66%); 2. Свободно владеют языком порядка половины населения — Армения (49%), Киргизия (42%), Молдавия (38%); 3. Языком владеют не более трети населения — Таджикистан (29%), Азербайджан (16%), Узбекистан (13%). По подсчетам исследователей, чаще других к русскоязычным источникам информации обращаются жители Южной Осетии (регулярно — 72%), Абхазия (64%), Белоруссии (48%), Казахстана (48%), Молдавии (47%). Несколько ниже этот показатель в Армении (38%), Киргизии (37%), Таджикистане (37%). В наименьшей степени в русскоязычное пространство включены Азербайджан (20%) и Узбекистан (18%). — Есть ли у вас прогноз того, насколько востребованным будет русский язык в ближайшие годы? — Это будет зависеть от того, насколько хорошо у нас будет взлетать история с ЕАЭС. Это такой абсолютно вульгарный марксизм — сначала экономический фундамент, потом политическая надстройка. Потому что падение спроса на русский язык продиктовано не тем, что за рубежом плохо относятся к России. Оно произошло тогда, когда разорвались экономические, а вместе с ними образовательные и научные связи, как это было, например, в 90-е. Русский язык учат не ради Пушкина, хотя и такие люди тоже есть. Но в основном иностранный язык учат для того, чтобы социально расти, получить хорошую работу, выгоднее торговать, делать научные открытия. Как только ЕАЭС начнет давать ощутимые плоды, мы увидим серьезный взлет интереса к русскому языку. Об открытии «МФЦ за рубежом» — Вы говорили о переселении соотечественников. Сколько людей переселились в Россию за последние пять лет, и сколько из них решили вернуться обратно? — Мы знаем общие цифры из СМИ, данных МВД и госпрограммы по переселению. Там невеликие цифры — что-то порядка 300 тыс. человек. При этом не все едут по госпрограмме — эта программа предполагает, что соотечественники определенных профессий могут переехать только в конкретный регион. Есть перечень регионов, которые в программе не участвуют — Москва, Петербург, которым это не надо. Вот в Калугу, например, по этой программе переселиться можно. В рамках программы дают некоторую финансовую поддержку. Но есть еще программа репатриации, когда ты сам выбираешь, где хочешь жить в России, но тебе оплачивают только таможню за машину и вещи. Дальше сам. Но обязательств ни по региону, ни по возрасту, ни по профессии у тебя нет. Сейчас для соотечественников за рубежом мы придумали создать цифровую платформу, которая даст им возможность дистанционно получать российские услуги. Проект называется «Электронная карта «Родина». Мы его делаем вместе с ТАСС, поскольку у них есть серверы, и Аналитическим центром «Ростеха», который занимается электронно-цифровыми подписями (ЭЦП). Сделали постановление правительства о том, чтобы выдавать эту ЭЦП за рубежом. Сейчас мы делаем это в четырех странах — в Армении, Казахстане, Киргизии и Узбекистане, где-то в Русских домах, где-то в визовых центрах. Следующий этап — установить за границей специальные терминалы, где люди могли бы проходить биоидентификацию и сразу получать СНИЛС, ИНН, прочие документы. Такая система даст соотечественникам доступ ко всем российским цифровым услугам. Если человек прошел биоидентификацию и у него есть ЭЦП, то это высший уровень — он становится полноценным участником всех экономических процессов в России: открывать и закрывать компании, счета, платить налоги, проводить сделки в России, находясь за рубежом. Это чистое ГЧП — мы взяли на себя роль локомотива, договорились с ведомствами о том, чтобы оформить постановление правительства, а финансирование на себя взяла дочка «Ростеха». — Эта история уже работает? — Мы начали выдавать ЭЦП, цифра пока невеликая. В скором времени будем устанавливать терминалы, которые, по сути, будут выполнять роль МФЦ за рубежом. Как я сказал, сначала будет четыре страны, всего планируем 10 стран. Сейчас мы отправили представителя Россотрудничества в Абу-Даби. В ОАЭ проживает много наших соотечественников, но организовать там культурный центр мы не можем, потому что у нас с Эмиратами нет межправсоглашения на этот счет — у Эмиратов такого формата в целом нет ни с кем. Поэтому там мы работаем через представителя при посольстве. В планах подписать в ОАЭ соглашение с партнерским «Русским домом» — это партнерская организация, которую делают наши соотечественники и которая получает наш лейбл, по сути, это франшиза. «Юридически все настолько забетонировано, что если закрывать, то только по полному беспределу» — За последние годы в России были закрыты или заблокированы несколько организаций мягкой силы других стран — «Британский совет» (признан в России нежелательной организацией), «Гете-институт», «Сохнут. Как эти решения сказались на вашей работе? — Мы с ними не взаимодействовали. Наши представительства также закрывали в ряде стран — в Дании, Словакии, Словении, Северной Македонии, Хорватии, Черногории. На Украине нас закрыли еще до специальной военной операции. Как раз перед этим мы их еще успели потроллить. Был круглый юбилей со дня смерти Тараса Шевченко. По этому поводу мы собрали адекватных украинских литературоведов и филологов, устроили некий поэтический марафон и заявили, что Шевченко, поскольку он все свои тексты писал по-русски, был русским писателем. Это страшно обидело украинцев — они на Шевченко молятся, а тут мы вылезли. Видимо, это стало последней каплей — Русский дом закрыли через пару дней. Но тогда и так уже было ясно, что это произойдет. — Евросоюз ввел против Россотрудничества санкции. Русские дома продолжают там работать. Как это происходит? — Мы продолжаем работать в 16 европейских странах. Но не как представительства Россотрудничества, а как российские культурные центры в соответствии с двусторонними межправсоглашениями. В этом случае закрытие культурного центра предполагает выход страны из межправсоглашения, а это довольно абсурдное и долгое юридическое действие. Сложности, безусловно, есть. Например, проблемы с визами — если у сотрудника там заканчивается командировка, мне надо отправить нового, но шансы, что ему дадут визу, невелики. В условиях санкций работаем с трудом. Расскажу вам показательную историю. Русский дом в Берлине — самый большой культурный центр за границей, он официально действует по межправительственному соглашению — участок земли был выделен Советскому Союзу еще при ГДР, то есть там юридически все настолько забетонировано, что если закрывать, то только по полному беспределу. Но периодически там возникал какой-то неуемный, который писал письма в германскую прокуратуру о том, что директор дома Павел Извольский — сотрудник КГБ и что на крыше центра стоят антенны для передачи секретных данных в Москву. Павел ходил по крыше с телефоном и показывал им всю эту ржавую арматуру, он судился с ними и выиграл, потому что это дело — полный бред. — А как вы финансируете работу Русских домов без SWIFT? — Не скажу. — Как обстоят дела у Русского дома в США после прихода администрации Трампа? — Сейчас у нас действует Русский дом в Вашингтоне, который возглавляет Ольга Головащенко. Работать тоже непросто. Поскольку Ольга — сотрудница посольства, на нее также распространяются ограничения на передвижение за пределами Вашингтона. У центра были прерваны контакты даже с американскими вузами, которые в Штатах чувствуют себя довольно независимо. Однако в последнее время чувствуются некоторые улучшения — вот даже «Бессмертный полк» в Вашингтоне провели. Не скажу, что все стало прямо прекрасно, но некоторая разрядка все же есть. — Россия и США недавно начали переговоры по устранению «раздражителей» в работе диппредставительств. Работа культурного центра там как-то обсуждается? — Вопрос в приоритетности для посольства в каждой конкретной стране в каждый конкретный момент именно Россотрудничества. Очень часто, и мы печалимся об этом, посольство решает в первую очередь свои собственные задачи. Не хочу, чтобы прозвучало слово «по остаточному принципу». Но мы всегда рады, когда посольство вспоминает о том, что есть еще и Русский дом. «Открыть Русский дом может кто угодно» — В мае вы сообщили, что Россотрудничество будет расширять свое присутствие в Африке. Как и в каких странах вы планируете это делать? — Эту работу мы ведем очень активно. Сейчас у нас финализированы все бумаги по Анголе — все подписано и ратифицировано, и теперь мы выбиваем деньги на это открытие у Минфина. Обычно он говорит об экономии. Но все настолько подорожало, что даже если мы где-то закрылись, это не означает экономию. Поэтому нам нужно дополнительн